Версия для печати

(совремeнная сказка)

Однажды родился мальчик в тундре. Назвали его Вануто. Все знали, кого звали "Из рода Пеньдо", значит оленеводы. Родители Вану надеялись, что их сын продолжит дело рода Пеньдо, старались, чтобы вырос умным, грамотным оленеводом.
В годы советской власти Вануто учился в интернате, как и все дети оленеводов. Однако потом он захотел и продолжил учебу в большом городе на учителя. Все удивились, конечно, но подумали, молодец, Вануто, вернется и станет учить своих юных сородичей всему, что познал сам. Чтобы все оленеводы в тундре были грамотные.
Но лишь появился Вану Пеньдо пограмотневший, с порога и заявил:
- Отстали вы. Теперь люди в чумах не живут. Поеду в город жить, как все культурные.
От неожиданных этих слов Вану остались без слов родители. Таких, как Пеньдо, в городе тогда было мало. Поэтому там ему сразу работу дали, какую захотел, а там и жилье в доме белокаменном. Стал он жить-поживать да добра наживать. Отпуска свои, каких не знали родители, проводил он, как все городские люди, в теплых краях у моря. Полсвета объездил так. В холодную и сиротливую тундру наведывался только за муксуном и нельмой, иногда за мехом. В городе утверждал, что нужда соплеменников вынуждает его поддерживать их, хотя никто в это не верил.
Так бы и жить Вануто всегда: без забот, в тепле и безбедно. Но женился он на девушке, как после выяснилось, оказавшейся неумехой и гуленой, любившей легкую бесшабашную жизнь. Как тундровик в корнях, он не понимал толку в разводах. А может, бог Нум его, за что не знал Вану, наказал. Вот и не дал им Нум детей. От такой жизни он затосковал-запечалился, стал горе свое заливать водкой, жизнь прожигал и работу забросил, а жену бил-колотил. Но толку не было.
Хорошо, не успел спиться окончательно. Вдруг в стране подули отрезвляющие ветры. От надвигавшихся перемен люди стали прозревать. Кругом разгорелись митинги. Все гадал народ, какую жизнь теперь следует строить.
Как-то проснулся Вануто Пеньдо, в голове гудит, как в трубе, а в кармане дырка - ветер свистит. Пошел бутылки собирать. Видит, в центре города, где он больше всего находил свою твердую валюту, на площади народ, и трибуна установлена. Послушать только остановился, а как завлекло-повлекло - быстро побежал домой, вынув из запылившегося сундука забытый тундровый наряд, оделся и вернулся к митингующим. А тут уже свободный микрофон объявили: выходи, кто может, и толкай речь, бросай в народ мысли сокровенные новые - новизны толпа заждалась и жаждет. Глядит Пеньдо, один кричит:
- Партократы, дай порулить демократу!
Толпа требует: "В депутаты его!"
Другой орет:
- Свободу водке и прессе!
А толпа поддержала и: "В депутаты его!"
Третья еле вскарабкалась да как заорет благим матом:
- Верните из тюрем отцов моих пятерых детей! А то на рельсы лягу, дети соплей закусывают...
Площадь ей аж скандирует: "В депутаты ее! Пусть икру покушает!"
"Вот эта дымократия - моя партия, - пришла мысль в голову Пеньдо, - заждался же я тебя..."
Тоже взошел и начал трибунить. Да как говорить-изрекать! Не слова, а целые поэмы вылетали из уст его:
- Вы все - варяги пришлые, я - коренной. Вы жируете здесь, а я в облезлой ягушке дрожу морозною зимой...
Снизу поддержали оратора:
- Малицу каждому северянину!
- В депутаты Ягушку! - добавили где-то.
Вану и сам удивился своим речам, вдруг бросит в разгоряченную толпу:
- А ну, закрой задвижку!
"Дымократы" смекнули, что к чему. И двинулись к нефтепроводу. Впереди себя Пеньдо толкают. Там они поставили его на трубу и велят: "Теперь говори!"
И воспарил, воспламенел Вану:
- Нефтяники погубили ягельники. Ягель - это жизнь оленя, был нашим богатством он, оленя нет - мяса нет, холодно в тундре. На народ надвигается смерть, вот. Закрыть все задвижки на Москву! Пусть построят новую трубу. С деньгами оборотным потоком...
- А верно гутарит баба, - заметил один из очухавшихся дымократов, не проглядев в ягушке Пеньдо-мужчину.
А жена Пеньдо открыла рот от удивления, зацокала-заморгала, мужа не узнает. Бутылку свою пнула в сторону, и давай снимать Вану в камеру со всех сторон. Увидя это, Вануто приказал ей стать пресс-секретарем.
И началась у Пеньдо совсем другая, новая жизнь: по собраниям, сходкам, митингам - успевай пресс-секретарь-жена фиксировать классические "дымократические" движения души мужа в центре бурных событий. Оба враз забыли о бутылке. Дремавшую отцовскую энергию Пеньдо направил на перевоспитание толпы.
Дымократы на первых порах очень обрадовались, что их платформа укрепилась оратором и трибуном из коренных. Где надо толпу охмурять, давай на трибуну Вану толкать. И стал он, как все дымократы выдвигаться от них на все выборные должности: то в советы, то в Думу новую, то в президенты разных ассоциаций - лишь бы платили там. Но, как доходит дело до выборов - никто за Пеньдо крикуна-одиночку не голосует. Ведь каждый дымократ видит себя у власти. А род и народ у Вану далеко, и не прозрелый к переменам, не знает, что такое "альтернатива, плюрализм и дымократические преобразования". Темный, он не понимает в необходимости Вану в депутатах, у власти. Чуть руки не наложил на себя Вану от обиды, ведь как верил, надеялся он на новые ветры... Задумался, заметил, что его коллеги-дымократы и перестройщики - те же бывшие партократы, при ком он начинал жить хорошо, да пропил. Власть вкусившие когда-то, они быстро перекрасились и снова рвутся рулить-повелевать, не до Вану им... Что делать, не знает Вану, ведь все познал в жизни: огонь водки, лед земляков и нефтяные трубы. А в итоге снова бег на месте.
Вдруг осенило жену по трезвянке, подсказала неожиданно умно - чтоб гласностью брал привилегии себе Вану: "С такими тебе не по пути, использовали и вытерлись. Давай, писать будешь..."
"Это мысль", - смекнул Вану. И стал писать книгу о тяжелом пути тундровика. Все вспомнил и припомнил в книге: как бедно рос, как назло партократам институт бросил и партбилет пропил, тундру оставил, чтоб хоть один из рода Пеньдо был человеком. Как встретился с "дымократами", стоял в авангарде их движения, выступал трибуном их, как они же утерлись им и не пустили в свои ряды, как чуть не спился, разочаровавшись в переменах. Большая гора бумаг получилась книга, выше чума наплел.
Подвернулся случай, подкатил Вану к новому нефтяному начальнику, говорит: "Я критиковал и захватчиками тундры, губителями ягеля обзывал не тебя, а прежнего генерала, помоги издать об этом книгу-исповедь". Конечно же, помог новый "генерал" нефтяной, чем бы дитя ни тешилось. Не каждый день в тундре рождаются писатели, вдруг и вправду хорошая книга будет... Не пожалели денег на дело доброе - вышла книга толстая да большим тиражом. Однако понаблюдал Пеньдо, а книга не пошла, ведь издал, чтоб читали. И снова к начальству Вану: "Купите мою книжку, ходите в народ и дарите. Все будут хвалить - и "зеленые", и аборигены"... Конечно, купили. Не каждый день писателям помогают. Авось, добром вспомнит автор, и с "зелеными" договориться поможет.
Вану тоже не сиднем сидел. Куда бы ни показался, книгу свою толкает: "Где еще книгу о моем народе найдете, возьмите, купите, память будет, когда покинете мой край". Все равно недоволен, как расходится книга. Стали с женой на вертолетах летать в тундру, организовывать письма с отзывами земляков на книгу. Как-то так и на родную землю залетел Вану. Нашел чум родителей. Они лежат больные, помирать собрались. Хотел, было, поддержать стариков Вану, те его помощи не берут, самого выгоняют: "Ты, - говорят, - стал лебедем из сказки нашего рода - любуешься на свое отражение в воде. Не тундровик ты. Поезжай, откуда прибыл. Денег олени не жуют. Их пасти надо на ягельных пастбищах. У нас сил нет, но и сына у нас нет, умирать хотим".
С тех пор Вану много раз бывал на разного рода съездах, конференциях, симпозиумах. Каждый раз, выступая, горячо и убедительно рассказывает всем, как любят его и его книгу в тундре. Читает письма-отклики. В перерывах подбегает к видным людям, фотографируется. А вернувшись домой, рассказывает окружающим, как его высоко оценили. Как все захотели с ним запечатлеться на память.
Такая вот новая, не менее интересная жизнь началась, что жить да лавры пожинать: рыбу не ловит, оленей не пасет, а живет, гуляет, на банкетах красуется.
И я там бывал. И пива пивал. И сказал нечаянно настоящую правду, что говорят на родине о книге Вану его земляки и каков деятель сам. С тех пор он со мной не здоровается. И всех писателей обзывает алкоголиками, не доросшими до понимания его народа и книги о нем.
Это только присказка, а сказка впереди.

К оглавлению | В начало рассказа | Следующий